Литература начала XX в. переживала нелегкие времена. Нередко цензуре подвергались не только «неудобные» и провокационные произведения, рассчитанные на взрослого читателя, но и детские сказки.
В 30-40-е гг. под запретом были книги Корнея Ивановича Чуковского. Его сказки оказались объектом для насмешек со стороны коллег.
«Смех и слезы»
Корней Иванович Чуковский, безусловно, является одним из самых талантливых детских писателей. В то непростое время, в котором жил писатель, пожалуй, не было ни одной его сказки, которая не подверглась бы цензуре и не запрещалась той или иной инстанцией, радеющей за идеологически правильное воспитание молодого поколения.
Гонениям подвергались такие сказки, как «Мойдодыр», «Крокодил», «Бибигон». А уж как была допущена к печати «Муха-цокотуха» и вовсе не ясно. Надежда Крупская, например, называла произведения писателя «буржуазной мутью». Когда в 30-х гг. идеологическая борьба с «чуковщиной» достигла своего апогея, практически все самые талантливые сказки детского писателя запретили как произведения, которые «восхваляют мещанство и кулацкое настроение».
Однако не одним Чуковским была богата детская литература XX в. Весьма успешным молодым писателем в то время был Сергей Михалков, который считался учеником, «эпигоном» Чуковского и Маршака. И, действительно, раннее творчество Михалкова отличалось перебоями и нарушениями литературного стиля. Два маститых писателя помогли ему выработать собственную манеру письма, оригинальный стих, неповторимую интонацию. Усвоил Михалков и получившую распространение советскую традицию перерабатывать литературные прототексты.
Как вспоминали современники Михалкова, драматургом он был так себе, зато отлично разбирался в политической конъюнктуре. После войны в Центральном детском театре состоялась премьера спектакля по мотивам его пьесы «Смех и слезы».
Главному герою Андрюше снится сон, как он оказывается в сказочной стране Игр. Второй министр Кривелло – коварный карточный валет – сочиняет для принца страшные сказки про чудовищ ужасного вида, которые душат ребенка, травят его злыми собаками и топят в болоте.
И почему-то ритм и образность этих ужасных сказок, призванных сжить со свету принца и помочь злодеям захватить трон, уж очень напоминали сказки Корнея Чуковского. Собственно, и сейчас, и в то время авторство подобных рассказов легко определялось. В пародии Михалкова безошибочно угадывались трехсложный ритм и рифмы таких сказок Чуковского, как «Путаница» и «Тараканище».
Другие – это тоже я
Как относился сам автор к этой пародии? К сожалению, практически никаких записей Чуковский об этом не оставил. Возможно, все дело в том, что его дневники были опубликованы не полностью и тоже подверглись цензуре. Было ли это совпадением или нет, но именно в 1946 г., после выхода спектакля началась разгромная компания против Чуковского.
Конечно, вытеснял его не только Михалков, но чуткий на идеологические изменения, он безошибочно метил в своего учителя. Нет свидетельств и тому, видел ли Чуковский спектакль «Смех и слезы», хотя постановка имела огромный успех. В 1958 г. вышел фильм «Новые похождения Кота в сапогах». Сценарий к сказке Александра Роу написал Михалков, переложив сюжет своей пьесы и, естественно, не забыв про страшные сказки Кривелло.
Этот фильм Чуковский пропустить не мог. Но снова никаких свидетельств об этом он не оставил. Чуковский продолжал отзываться о Михалкове как о «милом и веселом» писателе, хвалить его поэзию. Возможно, сказывался безобидный характер Чуковского. О писателе современники отзывались как о добром, порядочном и бескорыстном человеке. С другой стороны, возразить Михалкову писатель не мог, так как тот был обласкан властью.
Сам Чуковский говорил, что «сочувствует политической позиции» своего ученика. Сочувствием к литературным пародиям Михалкова (а он «заимствовал» и у других писателей) пронизаны поздние дневниковые записи Чуковского, при этом о поэзии ученика он высказывается исключительно положительно.
И все же намек на то, что сам он постоянно становился как объектом пародий своих коллег, так и эталоном для подражания, Чуковский оставил в 1947 г. Он записал:
«Раньше газета перечисляла: Чуковский, Маршак и другие. Потом – Маршак, Чуковский и другие. Потом – Маршак, Михалков, Барто и другие. Но оказалось, что «другие» – это тоже я».
